Мобильная версия
«Путь из Варяг в Греки довольно изучен, но еще более актуален для Руси был путь из Варяг в Арабы или в Булгары. Путь в Арабы появился лет на сто раньше на Руси чем путь в Греки. Все серебро которое появлялось на Руси было Арабского происхождения и появлялось в виде дирхемов которые переплавлялись русью в гривны».
Географическая наука, развивавшаяся в IX—X вв. в различных областях халифата, имела много общего с так называемой классической арабской географией. Не говоря уже об языке и графике, арабских по преимуществу, многое сближало и по существу деятельность ученых географов самого разнообразного происхождения и культуры. Общим было, например, сильнейшее греческое влияние. Еще в XVII столетии Хаджи Халифа, знаменитый турецкий энциклопедист, указывал на греческие корни восточной географической науки. Заметив, что само слово «география» — греческое, означающее «картина земли»— Хаджи Халифа так определял задачи науки: «И это — наука, при посредстве которой познаются условия семи климатов, находящихся в населенной четверти земного шара, широта стран, расположенных в них, долгота их, перечисление городов в них, гор, суши, морей и рек». Как явствует из приведенной цитаты, понятия «семи климатов», шаровидности земли, населенной части — ойкумены — в еще большей степени, чем этимология слова «география», уводят нас в мир древних греческих представлений.
Было бы, конечно, неправильным считать, как это делали некоторые исследователи, греческое влияние единственным, поглотившим все остальные истоки восточной географии, но совершенно несомненно, что это влияние было сильным, глубоким и широко распространенным. Общим для различных географических школ халифата было и влияние древнесемитических библейских представлений, как, например, предания о мифических Гоге и Магоге или библейская генеалогия народов. Многое другое можно было бы привести для иллюстрации положения о наличии сходных характеристических черт средневековой географии различных стран и народов, входивших в состав халифата, если бы в этом была хотя бы малейшая необходимость. Такой необходимости, по нашему мнению, нет, так как вся история исследования европейским востоковедением . средневековой географической науки на арабском и персидском языках исходит из признания этих сходных характеристических черт.
Вместе с тем изучение классической или, как ее принято было называть в европейском востоковедении, мусульманской географии средневековья велось в течение многих десятилетий с предвзятых и малоблагоприятных для развития самой науки позиций, ставящих на первое место религиозный догмат, отрицающих оригинальное и самобытное культурное развитие народов, покоренных халифатом, без учета предшествующих традиций. Географическая наука любого народа нивелировалась в представлении о существовавшей, якобы, единой мусульманской географии. Все это вместе взятое искажало не только историю развития географической науки в средние века, но и мешало каким-либо точным, конкретным выводам в отношении объектов, которым была посвящена классическая арабская география. В частности, это всемерно относится к выводам помянутой географии, касающимся народов, населявших Восточную и Северо-Восточную Европу.
Даже весьма эрудированные и авторитетные ученые произвольно относили сообщения этой абстрактной «мусульманской» географии то к одним, то к другим народам, опираясь на случайные и мало аргументированные аналогии. Мне приходилось уже раз отмечать произвольность такой локализации в отношении терминов, входивших в состав сведений о Поволжье и относимых на основании формальных и случайных признаков почему-то к моравским славянам. Недопустимость такого положения, явно препятствующего глубокому и всестороннему обследованию истории географических знаний на Востоке давно начала ощущаться в науке. В 1925 г. Ф. Габриели издал опыт библиографии западноарабской географии; 1943 г. в публикации Марвази, поднял вопрос о настоятельной необходимости при разработке литературного наследия географии халифата выделения отдельных региональных школ, в частности выделения среднеазиатско-хорасанской географии, отличающейся «от классической арабской географии и по распределению материала, и в некоторых частях по объему этого материала».
Насколько известно, данное положение не встретило отклика в современной востоковедной литературе, если не считать несколько неясной фразы самого издателя Марвази в опубликованном им в 1951 г. кратком очерке арабской географии, где утверждалось: «Можно проводить различия между авторами, которые писали на востоке халифата (в Хорасане в широком смысле этого слова), и авторами, которые были более знакомы со средиземноморскими областями». Между тем без разработки дошедшего до нас наследия восточной географии в упомянутом направлении нечего и думать о какой-либо твердой почве для выводов. И, как это обычно бывает при искажении или неточном освещении исторических перспектив, неясность в распознавании общих явлений неизменно сопровождается гипертрофическим выделением отдельных частностей.
* * *
Признание европейским востоковедением наличия неясной в своих очертаниях так называемой мусульманской географии волей-неволей привело к преувеличению значения отдельного географического сочинения, отдельного автора-географа, — отсюда чрезмерная индивидуализация некоторых сочинений. Без преувеличения можно сказать, что такие авторы, как Ибн Фадлан, Ибн Русте, Абу Хамид ал-Гарнати и другие, рассматриваемые без учета среды, в которой возникли их сочинения, прямого влияния и заимствований, поглотили в значительной мере то, что принадлежало иной раз целым поколениям знатоков и географов, не оставивших нам по тем или иным причинам своего имени. Короче говоря, под внешними формами дошедших до нас географических сочинений мы видим старинную, многообразную и до сего времени мало изученную местную традицию, — под последней мы разумеем не только письменную, литературную, но и устную, передаваемую из поколения в поколение.
Недостаточный учет этого многообразного местного старинного материала приводит исследователя иной раз к полному непониманию зависимости друг от друга отдельных вариантов и редакций, дошедших до нас в арабской графике. Надо ли говорить, что без достаточно внимательного рассмотрения этой традиции невозможно определить оригинальные черты любого текста; даже оригинальные средневековые сочинения весьма широко использовали не только личное наблюдение, но и упомянутый традиционный материал.
Весьма трудно определить хотя бы в самых общих чертах возникновение и первоначальное развитие этой традиции в отношении Восточной Европы. «Мы не знаем в точности, — отмечал В. В. Бартольд, — когда к издавна существовавшему торговому пути из Средней Азии на запад к Черному морю присоединился новый торговый путь на северо-запад по Средней Волге, Каме и оттуда к Балтийскому морю; но, вероятно, этот факт находится в связи с широким развитием караванной и морской торговли персидской сасанидской державы (III—VII вв.) в последние века ее существования». Оживлению помянутых связей в V столетии несомненно способствовало также движение народов с востока на запад, — «ушедшие на запад кочевники иногда сохраняли сношения со своими оставшимися на востоке соплеменниками».
Значение сухопутных, караванных, так и водных, корабельных связей Востока с Восточной Европой было весомым. В то время как сухопутные караванные связи, по нашему мнению, носили, как правило, случайный характер, корабельные связи по Волге и Каспию отличались в самое отдаленное от нас время большей систематичностью и непрерывностью. К сожалению, письменные источники, преимущественно греческого происхождения, об этом раннем периоде каспийского судоходства скудны, отрывочны и противоречивы. Скудностью этих источников в значительной мере объясняется то обстоятельство, что даже в работах, специально посвященных восточной навигации, отсутствуют какие-либо разделы или главы о каспийском судоходстве.
В этих условиях сообщения Геродота о Каспии не могут не поражать неожиданной точностью и обстоятельностью. Называя Каспийское море отдельным морем, «не сливающимся ни с каким другим», Геродот правильно характеризует как западные, гористые, так и восточные, равнинные берега и дает первые морские каспийские маршруты. По его словам, на Каспии «в длину пятнадцать дней плавания для весельного судна, а в ширину, в том месте, где оно еще шире, — восемь дней». Анализируя эти маршруты, В. В. Бартольд пришел к выводу, что «это известие Геродота совпадает с известием арабского географа Истахри». Не менее существенным нам представляется точная характеристика Геродотом восточной стороны Каспия, где находилась известная грекам Гиркания, по которой все море иногда именовалось Гирканским. По преданию, сохраненному Аррианом, Александр Македонский именно в горах Гиркании приказывал «рубить лес и строить длинные корабли без палуб и с палубой по греческому образцу».
* * *
Область Горган, или — в арабизированной форме — Джурджан, была известна и много веков спустя как один из важнейших центров каспийского судоходства. Именно здесь, в Горгане, находился порт Абаскун, игравший столь значительную роль в восточноевропейских связях. О малой степени изученности этой роли Абаскуна в раннее средневековье, как нам приходилось уже замечать, свидетельствует небольшая заметка в «Энциклопедии ислама» Признавая важное значение абаскунского порта в средние века, заметка не упоминает в библиографии единственного более или менее специального исследования вопроса в монографии Б. А. Дорна «Каспий».
О неизученное роли Абаскуна свидетельствует и заметка в историко-географическом обозрении Персии Барбье де Мейнара, выпущенном в Париже в 1861 г., где Абаскун фигурирует в качестве «маленького города на морском берегу», хотя еще в XIV в. было известно о затоплении его морем. История возникновения Абаскуна неясна. Порт был, по-видимому, известен уже Птолемею (II в.) под наименованием Socanaa; арабо-персидская письменная традиция гласит, что Абаскун был основан сасанидским шахом Кавадом, т. е. в конце V или в начале VI в. Подчиненный Горгану, от которого он находился в трех днях пути, Абаскун управлялся, как и весь прибрежный район до завоевания его арабами, .местным царьком, носившим титул сул. Сохранил Абаскун свое важное значение и по вхождении юго-восточного побережья Каспия в состав халифата. Сам залив, известный в настоящее время под названием Астрабадского, нередко именовался в восточных средневековых памятниках письменности Абаскунским морем.
Название это в некоторые времена, как можно думать, было официально принятым; так, например, Фаррухи, придворный поэт султана Махмуда Газневида, обращаясь в оде к султану, заявляет: «Твои владения— от берегов Ганга до Абаекунского моря». Трудно предположить, что в оде, посвященной владетельному лицу, поэт мог допустить какую-либо неточность в наименовании границ владений этого лица. Абаскунским морем, или морем гавани Горгана, называют Астрабадский залив также известный автор газневидских мемуаров Абу-л-Фазл Бейхаки и гениальный Абу Райхан Бйруни. На берегу реки Горган, близ развалин города Горган, находится один из самых древних датированных памятников мусульманского зодчества в Иране — «башня Кабуса», построенная в 1006 – 1007 гг.
* * *
В качестве города ислама Абаскун был защищен кирпичной стеной; соборная мечеть, находившаяся в городе, была, вероятно, как и всюду на мусульманском пограничье, центром, откуда велась деятельная и систематическая пропаганда в кочевьях, окружавших район гузов. В качестве порта Абаскун был «местом торга всех, кто ведет торговлю по Хазарскому морю», «самым известным портом на Хазарском море». Как показывают собранные Деххода поэтические отрывки, относящиеся к Абаскуну, еще Рудаки отмечал в своих стихах маршруты «от Ширвана до Абаскуна». Масуди дает подробную картину оживленных морских сообщений Абаскуна с главнейшими морскими портами того времени. Между Абаскуном, рассказывает он, Гиляном и западным побережьем Каспия было постоянное движение судов с товарами. Через Горган порт был соединен с важнейшими сухопутными дорогами, по которым следовали караваны через Рей на Багдад и к Средиземному морю, через Балх и Мавераннахр на Дальний Восток и в Центральную Азию.
Мы не имеем точных данных о падении Абаскуна. Уже Иакут в своем географическом словаре сообщает, что по имени порта именуется иногда весь Астрабадский залив, и называет уменьшительно современный ему Абаскун «городком, населенным местом». Хамдаллах Кдзвини говорит только об одноименном острове, затопляемом морем; по преданию, это был тот самый остров, куда бежал от монголов последний хорезмшах Мухаммад и где он якобы умер. Принято считать, что Абаскун находился при устье реки Горган, на месте селения Гюмюш-тепе называемого в настоящее время официально Гомишан и являющегося центром бахша того же наименования, входящего по существующему административному делению в состав шахристана Гомбаде Кабус. «Жители этого селения, — сообщает современное географическое описание, — по большей части мореходы и владельцы больших лодок, на которых они до образования Советского Союза совершали грузовые перевозки между гаванями страны шахиншаха и Россией, обменивая натуральную продукцию [своей] страны на необходимые им товары». Как и их древние предшественники, строившие описанные Аррианом суда, современное население Гомишана отличается в плотницком деле и в строительстве судов.
* * *
«Мосты через реку Горган, прекрасные деревянные постройки Гомишана и деревень бахша являются работой местных мастеров»,— продолжает то же описание. Невольно задаешь себе вопрос: принимая во внимание сохранившиеся в Гомишане традиции, не следует ли искать древний Абаскун в описанном той же географией холме, находящемся в одном километре от Гомишана и являющемся в настоящее время кладбищем? Вокруг в радиусе до 600 метров виднеются остатки древних сооружений; местная легенда говорит, что именно здесь когда-то был населенный процветающий город.
История изучения Каспия со времен Геродота до появления на море первых русских научных экспедиций в XVIII в. представляет собою такую же лакуну в наших знаниях по истории географической науки, какими являются многие главы, где основными действующими лицами были восточные мореходы и исследователи. Между тем, хотя и очень медленно, нередко сопровождаемые даже попятным движением, эти знания все же наращивались, и, обобщая, следует сказать, что в IX—X вв. Каспий был известен лучше, чем в древнее время.
Менее всего прогресс знаний о Каспии обнаруживается в части общего описания моря. В IX—X вв. данные о размерах моря и длину и ширину оставались, как и во времена Геродота, по-прежнему весьма неточными. Один из наиболее старых арабских географов Ибн Хордадбек представлял себе Каспий в виде круга диаметром в 500 фарсахов. Это представление о круге надолго удержалось в средневековой географии на арабском и персидском языках, в частности в изображении Каспийского моря на картах, составлявших так называемый Атлас ислама и прилагавшихся к сочинениям Истахри и Ибн Хаукала.
* * *
Размер диаметра этого круглого Каспийского моря, по-видимому, мог меняться. Так, Худуд-ал-алам, считая равной длину и ширину, говорит не о 500, а о 400 фарсахах. В том же X столетии наряду с изображением Каспия в виде круга существовало изображение его, отмечавшее разницу в длине и ширине: так, Масуди, называя форму Каспия овалом, определяет длину в 800 и ширину в 600 миль. Даже такие поздние авторы, как Димашки и Хондемир, поражают нас отсутствием какого-либо приближения к действительным размерам: 280 (или 260) и 200 фарсахов, приводимые ими в качестве мер длины и ширины, превосходят современные измерения в 2—5 раз.
За прошедшие со времен Геродота столетия обнаружился даже регресс в понимании того, связан ли Каспий с другими морями или представляет собою «отдельное море». Масуди рассказывает о спорах, которые велись в его время по указанному вопросу. Свидетельством актуальности вопроса является то значительное место, которое отводит Масуди в своем сочинении рассуждениям о связи Каспия с Черным морем, и то, что он снабдил эти свои рассуждения историческими иллюстрациями. Однако сомнения Масуди не получили распространения. В географической науке на арабском и персидском языках довольно устойчиво держалось античное представление о Каспии как об изолированном море; Буруни писал, что Каспийское море «не соединяется с другим морем». В отличие от знакомых классической арабской географии южных морей Каспий считался выходящим за пределы культурного круга. Масуди называет его, выражением, переводимым французскими издателями как «1е mer des Вагbares», четко иллюстрирующим приведенное выше представление. Как «Северные горы» (Гималаи), по описанию Буруни, отделяли культурную Индию от «тюрок», так и Каспий в арабо-персидской географии был по преимуществу областью «чужих» народов, также объединенных в так называемой мусульманской литературе понятием «тюрки».
Эго чужое, варварское море, отличавшееся по сравнению с южными морями необычайно темной, непрозрачной водой, населяли фантастические чудовища — тиннин, подробнейшим образам описанные Масуди. И все же, несмотря на многие неясности и противоречия, сквозь покров легенды и мифотворчества все явственнее пробивается наличие географического реализма, медленно выплывают, как в утреннем тумане, контуры неизвестного ранее. Как это обычно для рассматриваемого Свода, яснее и точнее возникают не понятия физической географии в чистом виде, а определения того или иного физико-географического понятия в зависимости от известных племен, народов, городов и стран.
* * *
Такую характеристику мы встречаем уже в самых ранних географических сочинениях халифата. Харезми называет Каспий единым морем Хорезма, Джурджана, Табаристана, Дейлема; подробное картографическое описание этого моря у Харезми в значительной мере для нас, к сожалению, неясно. Худуд-ал-алам, продолжая традицию, также характеризует границы Каспия по народам и странам: восточная сторона моря — пустыня, соприкасающаяся с гузами и Хорезмом; северная сторона соприкасается с гузами, а в некоторой части с хазарами; западная — с городами хазар и Азербайджана; южная — с городами Гиляка, Дейлема, Табаристана, Горгана. Такую же характеристику Каспия по расположенным на его берегах народам и странам дает Буруни. Начиная с Абаскунекого моря, он затем направляет читателя «к Табаристану, земле Дейлема, Ширвану, Баб-ал-аббаду (Дербенту), области алан, затем хазар, при впадении в него реки Итиля, а затем к областям гуззов, пока не вернется к Абаскуну».
Отражением этого же определения Каспия является описание моря, сохранившееся в географическом сочинении Насйр ад-Дйна Туей. Из того же «тумана неизвестности» вычерчиваются острова, число которых уже у Харезми доходит до четырех. Далее количество известных островов становится еще большим: «В древности, — пишет Хондемир в географическом приложении к Раузат-ас-сафа Мирхонда, — имелось [на Каспии] два острова, теперь имеется семь островов, на которых добывают белую и черную нефть». Населенные еще у некоторых авторов джиннами и диковинными птицами, эти острова уже в Худуд-ал-алам начали, приобретать вполне реалистические черты. Таков, например, остров ал-Баб— находящийся против Дербента хазар. Отсюда, по словам среднеазиатского анонима, происходит марена, которую употребляют красильщики во всех странах. Вторым островом, известным географии X века, был остров «Черной горы», изобиловавший источниками и древесными зарослями.
По свидетельству Худуд-ал-алам, здесь обитали гузы, которые разбойничали на море и на суше. Ибн Хаукал упоминает, что на оба эти острова бежало население Итиля и Самандара после нападения русов в 358/968—69 г. (Святослава), из чего можно заключить, что оба острова или находились поблизости друг от друга, или были издавна связаны судоходством.
* * *
Попытки идентифицировать эти острова производились в науке неоднократно. Последняя из таких попыток, подытоживающая предшествующие, при надлежит В.Ф. Минорскому. Усматривая параллели в известной оде Хаканй, где упоминается «остров марены» — а также в соответствующих местах у Димашкй, где в перечислении четырех островов Каспийского моря встречается также наименование и в Нузхат-ал-кулуб Хамдаллаха Казвини, В. Ф. Минорский отсылает читателя к предположениям, уже высказывавшимся ранее: Ленкорань (Н. В. Ханыков), Апшерон (Ф. Вестберг). Более четко идентифицируется полуостров, описанный тем же Худуд- а-алам, — «остров, одна сторона которого соприкасается с сушей». Полуостров, по словам источника, находится напротив Дихистана, дихистанцы его называют Сур, здесь живут охотники за соколами, пеликанами и рыболовы. Представляется, что под этим названием может скрываться и старое наименование Мангышлака, хотя В.В. Бартольд и В.Ф. Минорский идентифицируют Мангышлак с островом Сийах Кух, который, по словам Истахри, лишь недавно был занят тюрками.
Рано или поздно, надо полагать, и для каспийского мореходства найдутся такие же бесценные как источник лоций, аналогичные раннесредневековым лоциям для навигации по Персидскому заливу, Красному морю и Индийскому океану. Схематическим и бледным отражением этих лоций являются маршруты, встречающиеся в географических сочинениях IX—X вв. Но все же, несмотря на всю свою схематичность и прочие недостатки, эти маршруты — явственное подтверждение той мысли, что время после Геродота не оказалось бесследным в практическом изучении и освоении Каспийского моря. К сожалению, впрочем, приходится констатировать, что и в области установления каспийских маршрутов мы знаем лишь очень немногое. Когда и при каких обстоятельствах начались более или менее систематические связи между восточным и западным берегом Каспия, между районами Горгана, Хорезма и Поволжья — нам неизвестно. «Можно предполагать, — считает В.В. Бартольд, — что Дербент являлся тем древним пунктом на западном берегу Каспийского моря, куда совершались плавания...». Само возвышение Абаскуна, если верить преданию, произошло во время, близкое к первой дате упоминания источников о Хазарском каганате (627 г.).
* * *
Уже Ибн Хордадбек в IX столетии сообщает как общеизвестный факт, что путь от Горгана до столицы хазар при благоприятном ветре продолжался восемь дней. Истахри и Ибн Хаукал приводят более обстоятельное описание маршрутов. По их словам, существовали два направления, по которым двигались суда из Абаскуна до страны хазар,—«с правой» и «с левой» стороны. При маршруте по первому направлению единственной остановкой был Дихистан, -находившийся от Абаскуна на расстоянии 50 фарсахов, или 6 переходов. По словам Истахри и Ибн Хаукала, население этого района занималось главным образом охотой и рыболовством, Мукаддаси уверяет, что Дихистан был одним из самых знаменитых районов Горгана. Отличительной особенностью этого района являлся минарет, который можно было видеть издали, что, очевидно, было особенно удобно для средневековых навигаторов. Расстояние от Табаристана до Баб-ал-абваб (Дербент) «при благоприятном ветре проходилось судном в семь дней», от Баб-ал-абваб (направлялись уже сухопутьем в хазарский город Самандар.
О связях Абаскуна с различными областями Каспия и Поволжья мы располагаем свидетельствами очевидцев. «И я [сам], — пишет Масуди,— плавал по нему (Каспийскому морю) от Абаскуна, — а он на берегу Джурджана, — в область Табаристана и далее, и не переставал я расспрашивать всех, кто сам был свидетелем, из числа купцов.., а также хозяев кораблей». Только Абаскун мог иметь в виду и Ибн Хаукал, заявляя, что в 358/968-69 г он в Горгане узнал о захвате русами Булгара и Итиля. Не случайно именно сюда были направлены самые ранние походы русов 880 и 909 гг.
Источники по-разному называют плававшие в то время по Каспию суда: сафина (Ибн Русте, Ибн Фадлан, Масудй), маркаб, заурак (Масуди). Ни одно из этих названий не дает ясного представления о типе или характерных чертах древней каспийской навигации. По-видимому, практика греческого весельного судостроительства, упомянутая Геродотом, не оказалась устойчивой в древней Гиркании. Сохранившиеся в арабских маршрутах слова «при благоприятном ветре» явственно говорят об употреблении парусных судов. Масуди в цитированном выше отрывке, свидетельствующем о его личных «морских переездах по Каспию, говорит о «хозяевах кораблей».
Горган
V - X века нашей эры
1698132466
Gosha
[i][color=#800000]«Путь из Варяг в Греки довольно изучен, но еще более актуален для Руси был путь из Варяг в Арабы или в Булгары. Путь в Арабы появился лет на сто раньше на Руси чем путь в Греки. Все серебро которое появлялось на Руси было Арабского происхождения и появлялось в виде дирхемов которые переплавлялись русью в гривны».[/color][/i]
Географическая наука, развивавшаяся в IX—X вв. в различных областях халифата, имела много общего с так называемой классической арабской географией. Не говоря уже об языке и графике, арабских по преимуществу, многое сближало и по существу деятельность ученых географов самого разнообразного происхождения и культуры. Общим было, например, сильнейшее греческое влияние. Еще в XVII столетии Хаджи Халифа, знаменитый турецкий энциклопедист, указывал на греческие корни восточной географической науки. Заметив, что само слово «география» — греческое, означающее «картина земли»— Хаджи Халифа так определял задачи науки: «И это — наука, при посредстве которой познаются условия семи климатов, находящихся в населенной четверти земного шара, широта стран, расположенных в них, долгота их, перечисление городов в них, гор, суши, морей и рек». Как явствует из приведенной цитаты, понятия «семи климатов», шаровидности земли, населенной части — ойкумены — в еще большей степени, чем этимология слова «география», уводят нас в мир древних греческих представлений.
Было бы, конечно, неправильным считать, как это делали некоторые исследователи, греческое влияние единственным, поглотившим все остальные истоки восточной географии, но совершенно несомненно, что это влияние было сильным, глубоким и широко распространенным. Общим для различных географических школ халифата было и влияние древнесемитических библейских представлений, как, например, предания о мифических Гоге и Магоге или библейская генеалогия народов. Многое другое можно было бы привести для иллюстрации положения о наличии сходных характеристических черт средневековой географии различных стран и народов, входивших в состав халифата, если бы в этом была хотя бы малейшая необходимость. Такой необходимости, по нашему мнению, нет, так как вся история исследования европейским востоковедением . средневековой географической науки на арабском и персидском языках исходит из признания этих сходных характеристических черт.
Вместе с тем изучение классической или, как ее принято было называть в европейском востоковедении, мусульманской географии средневековья велось в течение многих десятилетий с предвзятых и малоблагоприятных для развития самой науки позиций, ставящих на первое место религиозный догмат, отрицающих оригинальное и самобытное культурное развитие народов, покоренных халифатом, без учета предшествующих традиций. Географическая наука любого народа нивелировалась в представлении о существовавшей, якобы, единой мусульманской географии. Все это вместе взятое искажало не только историю развития географической науки в средние века, но и мешало каким-либо точным, конкретным выводам в отношении объектов, которым была посвящена классическая арабская география. В частности, это всемерно относится к выводам помянутой географии, касающимся народов, населявших Восточную и Северо-Восточную Европу.
Даже весьма эрудированные и авторитетные ученые произвольно относили сообщения этой абстрактной «мусульманской» географии то к одним, то к другим народам, опираясь на случайные и мало аргументированные аналогии. Мне приходилось уже раз отмечать произвольность такой локализации в отношении терминов, входивших в состав сведений о Поволжье и относимых на основании формальных и случайных признаков почему-то к моравским славянам. Недопустимость такого положения, явно препятствующего глубокому и всестороннему обследованию истории географических знаний на Востоке давно начала ощущаться в науке. В 1925 г. Ф. Габриели издал опыт библиографии западноарабской географии; 1943 г. в публикации Марвази, поднял вопрос о настоятельной необходимости при разработке литературного наследия географии халифата выделения отдельных региональных школ, в частности выделения среднеазиатско-хорасанской географии, отличающейся «от классической арабской географии и по распределению материала, и в некоторых частях по объему этого материала».
Насколько известно, данное положение не встретило отклика в современной востоковедной литературе, если не считать несколько неясной фразы самого издателя Марвази в опубликованном им в 1951 г. кратком очерке арабской географии, где утверждалось: «Можно проводить различия между авторами, которые писали на востоке халифата (в Хорасане в широком смысле этого слова), и авторами, которые были более знакомы со средиземноморскими областями». Между тем без разработки дошедшего до нас наследия восточной географии в упомянутом направлении нечего и думать о какой-либо твердой почве для выводов. И, как это обычно бывает при искажении или неточном освещении исторических перспектив, неясность в распознавании общих явлений неизменно сопровождается гипертрофическим выделением отдельных частностей.
[b][size=200]* * *[/size][/b]
Признание европейским востоковедением наличия неясной в своих очертаниях так называемой мусульманской географии волей-неволей привело к преувеличению значения отдельного географического сочинения, отдельного автора-географа, — отсюда чрезмерная индивидуализация некоторых сочинений. Без преувеличения можно сказать, что такие авторы, как Ибн Фадлан, Ибн Русте, Абу Хамид ал-Гарнати и другие, рассматриваемые без учета среды, в которой возникли их сочинения, прямого влияния и заимствований, поглотили в значительной мере то, что принадлежало иной раз целым поколениям знатоков и географов, не оставивших нам по тем или иным причинам своего имени. Короче говоря, под внешними формами дошедших до нас географических сочинений мы видим старинную, многообразную и до сего времени мало изученную местную традицию, — под последней мы разумеем не только письменную, литературную, но и устную, передаваемую из поколения в поколение.
Недостаточный учет этого многообразного местного старинного материала приводит исследователя иной раз к полному непониманию зависимости друг от друга отдельных вариантов и редакций, дошедших до нас в арабской графике. Надо ли говорить, что без достаточно внимательного рассмотрения этой традиции невозможно определить оригинальные черты любого текста; даже оригинальные средневековые сочинения весьма широко использовали не только личное наблюдение, но и упомянутый традиционный материал.
Весьма трудно определить хотя бы в самых общих чертах возникновение и первоначальное развитие этой традиции в отношении Восточной Европы. «Мы не знаем в точности, — отмечал В. В. Бартольд, — когда к издавна существовавшему торговому пути из Средней Азии на запад к Черному морю присоединился новый торговый путь на северо-запад по Средней Волге, Каме и оттуда к Балтийскому морю; но, вероятно, этот факт находится в связи с широким развитием караванной и морской торговли персидской сасанидской державы (III—VII вв.) в последние века ее существования». Оживлению помянутых связей в V столетии несомненно способствовало также движение народов с востока на запад, — «ушедшие на запад кочевники иногда сохраняли сношения со своими оставшимися на востоке соплеменниками».
Значение сухопутных, караванных, так и водных, корабельных связей Востока с Восточной Европой было весомым. В то время как сухопутные караванные связи, по нашему мнению, носили, как правило, случайный характер, корабельные связи по Волге и Каспию отличались в самое отдаленное от нас время большей систематичностью и непрерывностью. К сожалению, письменные источники, преимущественно греческого происхождения, об этом раннем периоде каспийского судоходства скудны, отрывочны и противоречивы. Скудностью этих источников в значительной мере объясняется то обстоятельство, что даже в работах, специально посвященных восточной навигации, отсутствуют какие-либо разделы или главы о каспийском судоходстве.
В этих условиях сообщения Геродота о Каспии не могут не поражать неожиданной точностью и обстоятельностью. Называя Каспийское море отдельным морем, «не сливающимся ни с каким другим», Геродот правильно характеризует как западные, гористые, так и восточные, равнинные берега и дает первые морские каспийские маршруты. По его словам, на Каспии «в длину пятнадцать дней плавания для весельного судна, а в ширину, в том месте, где оно еще шире, — восемь дней». Анализируя эти маршруты, В. В. Бартольд пришел к выводу, что «это известие Геродота совпадает с известием арабского географа Истахри». Не менее существенным нам представляется точная характеристика Геродотом восточной стороны Каспия, где находилась известная грекам Гиркания, по которой все море иногда именовалось Гирканским. По преданию, сохраненному Аррианом, Александр Македонский именно в горах Гиркании приказывал «рубить лес и строить длинные корабли без палуб и с палубой по греческому образцу».
[b][size=200]* * *[/size][/b]
Область Горган, или — в арабизированной форме — Джурджан, была известна и много веков спустя как один из важнейших центров каспийского судоходства. Именно здесь, в Горгане, находился порт Абаскун, игравший столь значительную роль в восточноевропейских связях. О малой степени изученности этой роли Абаскуна в раннее средневековье, как нам приходилось уже замечать, свидетельствует небольшая заметка в «Энциклопедии ислама» Признавая важное значение абаскунского порта в средние века, заметка не упоминает в библиографии единственного более или менее специального исследования вопроса в монографии Б. А. Дорна «Каспий».
О неизученное роли Абаскуна свидетельствует и заметка в историко-географическом обозрении Персии Барбье де Мейнара, выпущенном в Париже в 1861 г., где Абаскун фигурирует в качестве «маленького города на морском берегу», хотя еще в XIV в. было известно о затоплении его морем. История возникновения Абаскуна неясна. Порт был, по-видимому, известен уже Птолемею (II в.) под наименованием Socanaa; арабо-персидская письменная традиция гласит, что Абаскун был основан сасанидским шахом Кавадом, т. е. в конце V или в начале VI в. Подчиненный Горгану, от которого он находился в трех днях пути, Абаскун управлялся, как и весь прибрежный район до завоевания его арабами, .местным царьком, носившим титул сул. Сохранил Абаскун свое важное значение и по вхождении юго-восточного побережья Каспия в состав халифата. Сам залив, известный в настоящее время под названием Астрабадского, нередко именовался в восточных средневековых памятниках письменности Абаскунским морем.
Название это в некоторые времена, как можно думать, было официально принятым; так, например, Фаррухи, придворный поэт султана Махмуда Газневида, обращаясь в оде к султану, заявляет: «Твои владения— от берегов Ганга до Абаекунского моря». Трудно предположить, что в оде, посвященной владетельному лицу, поэт мог допустить какую-либо неточность в наименовании границ владений этого лица. Абаскунским морем, или морем гавани Горгана, называют Астрабадский залив также известный автор газневидских мемуаров Абу-л-Фазл Бейхаки и гениальный Абу Райхан Бйруни. На берегу реки Горган, близ развалин города Горган, находится один из самых древних датированных памятников мусульманского зодчества в Иране — «башня Кабуса», построенная в 1006 – 1007 гг.
[b][size=200]* * *[/size][/b]
В качестве города ислама Абаскун был защищен кирпичной стеной; соборная мечеть, находившаяся в городе, была, вероятно, как и всюду на мусульманском пограничье, центром, откуда велась деятельная и систематическая пропаганда в кочевьях, окружавших район гузов. В качестве порта Абаскун был «местом торга всех, кто ведет торговлю по Хазарскому морю», «самым известным портом на Хазарском море». Как показывают собранные Деххода поэтические отрывки, относящиеся к Абаскуну, еще Рудаки отмечал в своих стихах маршруты «от Ширвана до Абаскуна». Масуди дает подробную картину оживленных морских сообщений Абаскуна с главнейшими морскими портами того времени. Между Абаскуном, рассказывает он, Гиляном и западным побережьем Каспия было постоянное движение судов с товарами. Через Горган порт был соединен с важнейшими сухопутными дорогами, по которым следовали караваны через Рей на Багдад и к Средиземному морю, через Балх и Мавераннахр на Дальний Восток и в Центральную Азию.
Мы не имеем точных данных о падении Абаскуна. Уже Иакут в своем географическом словаре сообщает, что по имени порта именуется иногда весь Астрабадский залив, и называет уменьшительно современный ему Абаскун «городком, населенным местом». Хамдаллах Кдзвини говорит только об одноименном острове, затопляемом морем; по преданию, это был тот самый остров, куда бежал от монголов последний хорезмшах Мухаммад и где он якобы умер. Принято считать, что Абаскун находился при устье реки Горган, на месте селения Гюмюш-тепе называемого в настоящее время официально Гомишан и являющегося центром бахша того же наименования, входящего по существующему административному делению в состав шахристана Гомбаде Кабус. «Жители этого селения, — сообщает современное географическое описание, — по большей части мореходы и владельцы больших лодок, на которых они до образования Советского Союза совершали грузовые перевозки между гаванями страны шахиншаха и Россией, обменивая натуральную продукцию [своей] страны на необходимые им товары». Как и их древние предшественники, строившие описанные Аррианом суда, современное население Гомишана отличается в плотницком деле и в строительстве судов.
[b][size=200]* * *[/size][/b]
«Мосты через реку Горган, прекрасные деревянные постройки Гомишана и деревень бахша являются работой местных мастеров»,— продолжает то же описание. Невольно задаешь себе вопрос: принимая во внимание сохранившиеся в Гомишане традиции, не следует ли искать древний Абаскун в описанном той же географией холме, находящемся в одном километре от Гомишана и являющемся в настоящее время кладбищем? Вокруг в радиусе до 600 метров виднеются остатки древних сооружений; местная легенда говорит, что именно здесь когда-то был населенный процветающий город.
История изучения Каспия со времен Геродота до появления на море первых русских научных экспедиций в XVIII в. представляет собою такую же лакуну в наших знаниях по истории географической науки, какими являются многие главы, где основными действующими лицами были восточные мореходы и исследователи. Между тем, хотя и очень медленно, нередко сопровождаемые даже попятным движением, эти знания все же наращивались, и, обобщая, следует сказать, что в IX—X вв. Каспий был известен лучше, чем в древнее время.
Менее всего прогресс знаний о Каспии обнаруживается в части общего описания моря. В IX—X вв. данные о размерах моря и длину и ширину оставались, как и во времена Геродота, по-прежнему весьма неточными. Один из наиболее старых арабских географов Ибн Хордадбек представлял себе Каспий в виде круга диаметром в 500 фарсахов. Это представление о круге надолго удержалось в средневековой географии на арабском и персидском языках, в частности в изображении Каспийского моря на картах, составлявших так называемый Атлас ислама и прилагавшихся к сочинениям Истахри и Ибн Хаукала.
[b][size=200]* * *[/size][/b]
Размер диаметра этого круглого Каспийского моря, по-видимому, мог меняться. Так, Худуд-ал-алам, считая равной длину и ширину, говорит не о 500, а о 400 фарсахах. В том же X столетии наряду с изображением Каспия в виде круга существовало изображение его, отмечавшее разницу в длине и ширине: так, Масуди, называя форму Каспия овалом, определяет длину в 800 и ширину в 600 миль. Даже такие поздние авторы, как Димашки и Хондемир, поражают нас отсутствием какого-либо приближения к действительным размерам: 280 (или 260) и 200 фарсахов, приводимые ими в качестве мер длины и ширины, превосходят современные измерения в 2—5 раз.
За прошедшие со времен Геродота столетия обнаружился даже регресс в понимании того, связан ли Каспий с другими морями или представляет собою «отдельное море». Масуди рассказывает о спорах, которые велись в его время по указанному вопросу. Свидетельством актуальности вопроса является то значительное место, которое отводит Масуди в своем сочинении рассуждениям о связи Каспия с Черным морем, и то, что он снабдил эти свои рассуждения историческими иллюстрациями. Однако сомнения Масуди не получили распространения. В географической науке на арабском и персидском языках довольно устойчиво держалось античное представление о Каспии как об изолированном море; Буруни писал, что Каспийское море «не соединяется с другим морем». В отличие от знакомых классической арабской географии южных морей Каспий считался выходящим за пределы культурного круга. Масуди называет его, выражением, переводимым французскими издателями как «1е mer des Вагbares», четко иллюстрирующим приведенное выше представление. Как «Северные горы» (Гималаи), по описанию Буруни, отделяли культурную Индию от «тюрок», так и Каспий в арабо-персидской географии был по преимуществу областью «чужих» народов, также объединенных в так называемой мусульманской литературе понятием «тюрки».
Эго чужое, варварское море, отличавшееся по сравнению с южными морями необычайно темной, непрозрачной водой, населяли фантастические чудовища — тиннин, подробнейшим образам описанные Масуди. И все же, несмотря на многие неясности и противоречия, сквозь покров легенды и мифотворчества все явственнее пробивается наличие географического реализма, медленно выплывают, как в утреннем тумане, контуры неизвестного ранее. Как это обычно для рассматриваемого Свода, яснее и точнее возникают не понятия физической географии в чистом виде, а определения того или иного физико-географического понятия в зависимости от известных племен, народов, городов и стран.
[b][size=200]* * *[/size][/b]
Такую характеристику мы встречаем уже в самых ранних географических сочинениях халифата. Харезми называет Каспий единым морем Хорезма, Джурджана, Табаристана, Дейлема; подробное картографическое описание этого моря у Харезми в значительной мере для нас, к сожалению, неясно. Худуд-ал-алам, продолжая традицию, также характеризует границы Каспия по народам и странам: восточная сторона моря — пустыня, соприкасающаяся с гузами и Хорезмом; северная сторона соприкасается с гузами, а в некоторой части с хазарами; западная — с городами хазар и Азербайджана; южная — с городами Гиляка, Дейлема, Табаристана, Горгана. Такую же характеристику Каспия по расположенным на его берегах народам и странам дает Буруни. Начиная с Абаскунекого моря, он затем направляет читателя «к Табаристану, земле Дейлема, Ширвану, Баб-ал-аббаду (Дербенту), области алан, затем хазар, при впадении в него реки Итиля, а затем к областям гуззов, пока не вернется к Абаскуну».
Отражением этого же определения Каспия является описание моря, сохранившееся в географическом сочинении Насйр ад-Дйна Туей. Из того же «тумана неизвестности» вычерчиваются острова, число которых уже у Харезми доходит до четырех. Далее количество известных островов становится еще большим: «В древности, — пишет Хондемир в географическом приложении к Раузат-ас-сафа Мирхонда, — имелось [на Каспии] два острова, теперь имеется семь островов, на которых добывают белую и черную нефть». Населенные еще у некоторых авторов джиннами и диковинными птицами, эти острова уже в Худуд-ал-алам начали, приобретать вполне реалистические черты. Таков, например, остров ал-Баб— находящийся против Дербента хазар. Отсюда, по словам среднеазиатского анонима, происходит марена, которую употребляют красильщики во всех странах. Вторым островом, известным географии X века, был остров «Черной горы», изобиловавший источниками и древесными зарослями.
По свидетельству Худуд-ал-алам, здесь обитали гузы, которые разбойничали на море и на суше. Ибн Хаукал упоминает, что на оба эти острова бежало население Итиля и Самандара после нападения русов в 358/968—69 г. (Святослава), из чего можно заключить, что оба острова или находились поблизости друг от друга, или были издавна связаны судоходством.
[b][size=200]* * *[/size][/b]
Попытки идентифицировать эти острова производились в науке неоднократно. Последняя из таких попыток, подытоживающая предшествующие, при надлежит В.Ф. Минорскому. Усматривая параллели в известной оде Хаканй, где упоминается «остров марены» — а также в соответствующих местах у Димашкй, где в перечислении четырех островов Каспийского моря встречается также наименование и в Нузхат-ал-кулуб Хамдаллаха Казвини, В. Ф. Минорский отсылает читателя к предположениям, уже высказывавшимся ранее: Ленкорань (Н. В. Ханыков), Апшерон (Ф. Вестберг). Более четко идентифицируется полуостров, описанный тем же Худуд- а-алам, — «остров, одна сторона которого соприкасается с сушей». Полуостров, по словам источника, находится напротив Дихистана, дихистанцы его называют Сур, здесь живут охотники за соколами, пеликанами и рыболовы. Представляется, что под этим названием может скрываться и старое наименование Мангышлака, хотя В.В. Бартольд и В.Ф. Минорский идентифицируют Мангышлак с островом Сийах Кух, который, по словам Истахри, лишь недавно был занят тюрками.
Рано или поздно, надо полагать, и для каспийского мореходства найдутся такие же бесценные как источник лоций, аналогичные раннесредневековым лоциям для навигации по Персидскому заливу, Красному морю и Индийскому океану. Схематическим и бледным отражением этих лоций являются маршруты, встречающиеся в географических сочинениях IX—X вв. Но все же, несмотря на всю свою схематичность и прочие недостатки, эти маршруты — явственное подтверждение той мысли, что время после Геродота не оказалось бесследным в практическом изучении и освоении Каспийского моря. К сожалению, впрочем, приходится констатировать, что и в области установления каспийских маршрутов мы знаем лишь очень немногое. Когда и при каких обстоятельствах начались более или менее систематические связи между восточным и западным берегом Каспия, между районами Горгана, Хорезма и Поволжья — нам неизвестно. «Можно предполагать, — считает В.В. Бартольд, — что Дербент являлся тем древним пунктом на западном берегу Каспийского моря, куда совершались плавания...». Само возвышение Абаскуна, если верить преданию, произошло во время, близкое к первой дате упоминания источников о Хазарском каганате (627 г.).
[b][size=200]* * *[/size][/b]
Уже Ибн Хордадбек в IX столетии сообщает как общеизвестный факт, что путь от Горгана до столицы хазар при благоприятном ветре продолжался восемь дней. Истахри и Ибн Хаукал приводят более обстоятельное описание маршрутов. По их словам, существовали два направления, по которым двигались суда из Абаскуна до страны хазар,—«с правой» и «с левой» стороны. При маршруте по первому направлению единственной остановкой был Дихистан, -находившийся от Абаскуна на расстоянии 50 фарсахов, или 6 переходов. По словам Истахри и Ибн Хаукала, население этого района занималось главным образом охотой и рыболовством, Мукаддаси уверяет, что Дихистан был одним из самых знаменитых районов Горгана. Отличительной особенностью этого района являлся минарет, который можно было видеть издали, что, очевидно, было особенно удобно для средневековых навигаторов. Расстояние от Табаристана до Баб-ал-абваб (Дербент) «при благоприятном ветре проходилось судном в семь дней», от Баб-ал-абваб (направлялись уже сухопутьем в хазарский город Самандар.
О связях Абаскуна с различными областями Каспия и Поволжья мы располагаем свидетельствами очевидцев. «И я [сам], — пишет Масуди,— плавал по нему (Каспийскому морю) от Абаскуна, — а он на берегу Джурджана, — в область Табаристана и далее, и не переставал я расспрашивать всех, кто сам был свидетелем, из числа купцов.., а также хозяев кораблей». Только Абаскун мог иметь в виду и Ибн Хаукал, заявляя, что в 358/968-69 г он в Горгане узнал о захвате русами Булгара и Итиля. Не случайно именно сюда были направлены самые ранние походы русов 880 и 909 гг.
Источники по-разному называют плававшие в то время по Каспию суда: сафина (Ибн Русте, Ибн Фадлан, Масудй), маркаб, заурак (Масуди). Ни одно из этих названий не дает ясного представления о типе или характерных чертах древней каспийской навигации. По-видимому, практика греческого весельного судостроительства, упомянутая Геродотом, не оказалась устойчивой в древней Гиркании. Сохранившиеся в арабских маршрутах слова «при благоприятном ветре» явственно говорят об употреблении парусных судов. Масуди в цитированном выше отрывке, свидетельствующем о его личных «морских переездах по Каспию, говорит о «хозяевах кораблей».